В русском символизме существовало 2 самостоятельных потока. В 1890-е годы заявили о себе так называемые "старшие символисты": Д. Мережковский. В. Брюсов, К. Бальмонт. З. Гиппиус. А в 1900-е гг. на литературную арену вышли "младосимволисты": А. Белый А. Блок. С. Соловьев, Вяч. Иванов и др.
Идеологом "старших символистов" стал
Д. Мережковский. Свою теорию Мережковский изложил книге "О причинах упадка
и о новых течениях современной русской литературы"(1893). Он утверждал 3
главных элемента символизма: "мистическое содержание, символы и
расширение художественной впечатлительности"
Вдохновителем "младосимволистов" был Андрей Белый. Настоящее имя - Борис Николаевич Бугаев (1880.X.14(26)-1934.I.8). Русский поэт, прозаик, критик, мемуарист. Андрей Белый создал свой особый жанр – симфонию. По форме это нечто среднее между стихами и прозой. Их отличие от стихов в отсутствии рифмы и размера. Впрочем, и то и другое словно непроизвольно вливается местами. От прозы – тоже существенное отличие в особой напевности строк. Эти строки имеют не только смысловую, но и звуковую, музыкальную подобранность друг к другу. Это именно музыка жизни – и музыка не мелодическая…а самая сложная, симфоническая.
Белый считал, что поэт-символист – связующее звено между двумя мирами: земным и небесным. Отсюда и новая задача искусства: поэт должен стать не только художником, но и "органом мировой души…тайновидцем и тайнотворцем жизни". Оттого и считались особенно ценными прозрения, откровения, позволявшие по слабым отражениям представить себе иные миры.
1909-10 начало перелома в мироощущении Белого, поисков новых позитивных "путей жизни". Попытки обретения "новой почвы", синтеза Запада и Востока ощутимы в романе "Серебряный голубь". Первоначально он был повестью, которая в предисловии к первому изданию была названа началом трилогии "Восток-Запад". В "Серебряном голубе" Белый соединил приемы символизма с принципами реализма.
"Серебряный голубь" должен был выразить преимущественно восточное начало,
страстное, темное и иррациональное, то, что в истории России порождает
бессмысленные бунты и кровавые казни.
В критике утвердилось мнение о том, что главный герой - Дарьяльский,
является рупором авторской идеи, и что этот образ с большой точностью отражает
интеллектуальный лик автора. Дарьяльский – это новейший вариант
славянофильства. Белый исследует в повести феномен разлада между народом и
интеллигенцией и ту, во многом роковую роль, которую сыграло в этом процессе
берущее свое начало у истоков славянофильства утопическое
"народолюбие". Студент Дарьяльский разрывается между городом и
деревней, между интеллигентной Катей и странной, мистической Матрёной. В
повести также присутствует миф о спящей России и заколдовавшем её колдуне. В
"Серебряном голубе" чертами колдуна наделен Кудеяров, носитель
противоположного, восточного начала.
У Белого сквозь искусно выписанный быт русской провинции отчетливо
просвечивают черты отданного во власть дьяволу и его слугам мира. Дьявол
усыпляет человека, подавляя его сознание и волю: "Снова Дарьяльский
прислушивается к вещим словам: разве всё, что с ним - не чудесный сон,
снящийся наяву? <...> Одно мгновение не спал, - на один миг
проснулся, - думает Петр, - вот уже иду в сон". В
"Серебряном голубе" настойчиво проводится мысль о недостаточности, а
часто и ложности первого впечатления человека от наблюдаемых им пейзажей,
ландшафтов, интерьеров. Действительность в "Серебряном голубе" на
поверку оборачивается совсем иной, чем она хотела бы казаться. Самые
обыкновенные, самые привычные реалии и события обнажают свою бесовскую суть.
Тезис о зыбкости и размытости окружающей героев реальности выразительно
иллюстрируется образом пруда-зеркала. В зеркале этом причудливо преломляются
природные и рукотворные предметы. У
Белого мир отражается в пруде-зеркале очень ясно: "Опять оторвался от думы
Дарьяльский, уже подходя к церкви; он проходил мимо пруда, отраженный в глубокой,
синей воде <...> Ясный солнечный день, ясная солнечная водица: голубая
такая; коли заглянуть, не знаешь, вода ли то или небо. Ей, молодец, закружится
голова, отойди!".
"Восточное", стихийно-песенное начало становится доминантой
восприятия Дарьяльским русской народной жизни, сектантского вероучения и быта,
его возлюбленной из народа Матрены. С ним спорит другая половина души героя,
вспоминающая своё интеллигентское, "западное" происхождение и
воспитание. Этот спор Востока и Запада в душе героя отражается в
соответствующем изменении тональности стиля, в котором превалирует то
фольклорные, то книжно-литературные черты. Конфликт Востока и Запада отражен и
в столкновении интонаций различных персонажей, борющихся за душу Дарьяльского.
Наибольшего напряжения конфликт достигает к концу шестой главы, после попытки
барона убедить Дарьяльского в фантасмагоричной природе его увлеченности
Матреной и "голубиным делом". Пробудившийся рассудок подсказывает,
что секта, в которую он втянут, это "не Русь - а темная бездна
Востока". В последней, 7-ой главе сознание Дарьяльского вырывается из-под
власти восточного начала, фольклорная стилизация уже не появляется. Можно
сказать, что в "Серебряном голубе" А. Белый изобличил тьму восточной
стихии в нашей народной жизни.
Высшее творческое достижение – роман "Петербург" (1913; сокращенная редакция 1922), сосредоточивший в себе историософскую проблематику, связанную с подведением итогов пути России между Западом и Востоком. В романе "Петербург" - символизированное и сатирическое изображение российской государственности.
Роман о Петербурге был задуман Андреем Белым, вероятно, в конце 1906
года. В 1907 г. писатель упоминает в частных письмах, что работает над романом
"Адмиралтейская игла". В том же году в журнале "Весы"
выходят критические статьи Белого о петербургских литераторах. В этих работах
возникает образ города-призрака, завораживающего людей своими туманами,
губительного для всякой жизни. Первопричиной такого отношения была личная
трагедия Андрея Белого: в 1906 г. в Петербурге он получил решительный отказ
Л.Д. Менделеевой-Блок, в которую был безумно влюблен. Крах отношений с Любовью
Дмитриевной поэт воспринял как свое поражение в борьбе с Петербургом. Но первый
замысел оказался нереализованным. В 1911 г. Брюсов уговаривает редактора
"Русской мысли" согласиться на публикацию продолжения
"Серебряного голубя". Но в процессе работы выяснилось, что
"Серебряный голубь" не может иметь продолжения: повесть переросла в
роман, где главным действующим лицом стал Петербург. Прочитав первые главы,
Струве категорически отказался от публикации: "Роман плох до
чудовищности", - ответил он на уговоры Брюсова. Иначе восприняли его у
Вячеслава Иванова, где Белый устроил чтение, - произведение было принято
безоговорочно. Именно Иванов предложил название "Петербург" (до этого
Белый рассматривал варианты "Тени", "Злые тени",
"Адмиралтейская игла", "Лакированная карета").
Белый вновь и вновь правил и переписывал текст. В конце концов
"Петербург" был существенно сокращен и перекроен. Автор стремился
"сухости, краткости и концентрированности изложения", но на деле
роман утратил свои лучшие черты. Именно этот вариант был использован в
большинстве советских изданий.
Больше столетия в русской культуре создавался миф о Петербурге - городе-призраке, возникшем на пустом месте, построенном одной человеческой волей, непостижимом городе воды, камня и туманов, городе, далеком от России, но ставшем ее символом. Писатель собрал воедино легенды города, все его литературные образы: среди его "сотворцов" Пушкин, Гоголь, Достоевский, Мережковский, Салтыков-Щедрин. Среди персонажей - тени героев "Медного всадника", "Бесов", "Идиота", "Шинели", "Пиковой дамы" (причем, не повести Пушкина, а оперы Чайковского). Роман Белого был итогом этого мифотворчества, предвестником грядущих великих потрясений.
Герои романа имеют не только литературные, но и исторические прототипы.
Образу сенатора А.А Аблеухова приданы черты К.П. Победоносцева, В.К. Плеве,
К.Н.Леонтьева. Именно убийство министра внутренних дел Плеве стало той
отправной точкой, из которой вырос роман: Белого преследовало видение кареты,
разнесенной взрывом. Отсюда возникло и первоначальное название. Сложные
отношения в семье писателя, его детские воспоминания явились стержнем для
передачи конфликта в семье Аблеуховых.
Действие романа происходит в 1905 году, на фоне событий, еще слишком
памятных современникам писателя и несущих в себе пророчество о грядущей
вселенской катастрофе.
В "Петербурге" разрабатываются две сюжетные линии,
формирующиеся вокруг образов Николая Аблеухова, призванного совершить убийство
своего отца-сенатора, и Дудкина, члена террористической партии, раскрывающего
заговор в самом сердце партии. Но главным действующим лицом остается Петербург.
Белый пытается разрешить загадку города, а вместе с тем понять судьбу страны.
Что такое Россия - Восток или Запад? Не то и не другое, но то и другое
одновременно. Преобладание любой из этих стихий одинаково губительны для
России. Белый говорит, что Россия находится не на Западе и не на Востоке, а
посередине, и её миссия в том, чтобы синтезировать, совместить Запад и Восток в
себе, в каждом человеке. В "Петербурге" показана эра распада. Белый
не ищет выходов из кризиса, он лишь озвучивает тайные ритмы эпохи, и сам
ужасается открывающемуся хаосу. И "хороший", слащаво-приторный конец
романа – только попытка убежать от собственных предчувствий.
Реальность Петербурга у Белого не только
лишена смысла, она вообще дематериализована. Петербург со всеми населяющими его
персонажами - порождение "мозговой игры" некоего повествователя.
Белый предпочитает роль режиссера этого фантастического действия. Каждый из
персонажей в "Петербурге" наделен в той или иной мере авторскими
функциями. Каждый создаёт другого. Рожденный из головы Аблеухова-старшего
Дудкин в свою очередь сотворяет образы Липпанченко, Медичи, Всадника, Шишнарфнэ.
В "Петербурге" ничего не
выговаривается прямо, все увидено боковым зрением, погружено в атмосферу
иронической игры, намеков на иной, скрытый смысл. Белый открывает
новый вид перспективы - отражающихся друг в друге кривых зеркал. В фабуле
романа воплощена тема провокации, дьявольского наваждения. Истинный источник
провокации - те таинственные силы, что вторгаются в мозг, в сознание Автора,
Аполлона Аполлоновича, его сына, Дудкина в виде "мозговой игры".
Источник провокации - то, что крадется за спиной каждого.
Через
весь роман последовательно проведен горизонтальный принцип членения
пространства на "центр" и "периферию": Петербург является
центром по отношению ко всей российской империи. Но и сам он разделен на центр
и периферию: Петербургская сторона и острова. Центр по отношению к периферии
кажется воплощением регламента, порядка, прямой линии. Тогда как "прочие
русские города представляют собой деревянную кучу домишек".
Петербург, помимо всего прочего, находится на границе, в точке касания
Запада и Востока. Сначала кажется, что Белый их решительно разводит,
противопоставляет по линии центр - периферия: идущая с Востока угроза - это
угроза центру со стороны периферии. Но Восток изначально засел в самом центре
построенной Петром по западному образцу империи: и сенатор-реакционер Аблеухов,
и его сын - потомки мирзы Аб-Лая. Оба Аблеухова ведут спор. И оказывается, что
и охрана устоев петровской государственности, и метание в эту государственность
бомб - равно "восточные" дела, как и "западные". Оба начала
- западное и восточное - бесплодны, смертоносны, они пронизывают и русскую
реакцию и русскую революцию.
Белому удалось найти языковую форму, соответствующую содержанию:
нарочитое косноязычие перебивается сложнейшей мелодикой ритмически
организованных речевых периодов. Прилизанный, вычищенный вариант 1922 года
утратил это качество.
Приложение. Краткий пересказ
В золотое утро жаркого, душного, пыльного Троицына дня идет по дороге к
славному селу Целебееву Дарьяльский, ну тот самый, что уж два года снимал
Федорову избу да часто хаживал к товарищу своему, целебеевскому дачнику Шмидту,
который дни и ночи проводит за чтением философических книг. Теперь в соседнем
Гуголеве живет Дарьяльский, в поместье баронессы Тодрабе-Граабен — внучка ее
Катя, невеста его. Три дня, как обручились, хоть и не нравится старой баронессе
простак и бобыль Дарьяльский. Идет Дарьяльский в Целебеевскую церковь мимо
пруда — водица в нем ясная, голубая, — мимо старой березы на берегу; тонет
взором в сияющей — сквозь склоненные ветви, сквозь сверкающую кудель паука —
глубокой небесной сини. Хорошо! Но и странный страх закрадывается в сердце, и
голова кружится от бездны голубой, и бледный воздух, коли приглядеться, вовсе
черен.
В храме — запах ладана, перемешанный с запахом молодых берез, мужицкого
пота и смазных сапог. Дарьяльский приготовился слушать службу — и вдруг увидел:
пристально смотрит на него баба в красном платке, лицо безбровое, белое, все в
рябинах. Рябая баба, ястреб оборотнем проникает в его душу, тихим смехом и
сладким покоем входит в сердце...
Из церкви все уже вышли. Баба в красном платке выходит, за ней столяр
Кудеяров. Странно так взглянул на Дарьяльского, маняще и холодно, и пошел с
бабой рябой, работницей своей. В глубине лога Прячется изба Митрия Мироновича
Кудеярова, столяра. Мебель он делает, и из Лихова, и из Москвы заказывают у
него. Днем работает, по вечерам к попу Вуколу ходит — начитан столяр в писании,
— а по ночам странный свет сквозь ставни избы кудеяровской идет — то ли молится, то ли с работницей своей
Матреной милуется столяр, и гости-странники по тропинкам протоптанным в дом
столяра приходят...
Не зря, видно, ночами молились Кудеяр и Матрена, благословил их господь
стать во главе новой веры, голубиной, тоись, духовной, — почему и называлось
согласие ихнее согласием Голубя. И уже объявилась верная братия по окрестным
селам и в городе Лихове, в доме богатейшего мукомола Луки Силыча Еропегина, но
до поры не открывал себя голубям Кудеяр. Вера голубиная должна была явить себя
В некоем таинстве, духовное дитя должно было народиться на свет. Но для того
надобен был человек, который был в силах принять на себя свершение таинств сих.
И выбор Кудеяра пал на Дарьяльского. В Духов день вместе с нищим Абрамом,
вестником лиховских голубей, пришел Кудеяр в Лихов, в дом купца Еропегина, к
жене его Фекле Матвеевне. Сам-то Лука Силыч два дня находился в отъезде и не
ведал, что дом его превратился в приход голубиный, только чувствовал, неладное
что-то в доме, шорохи, шептания поселились в нем, да Пусто ему становилось от
вида Феклы Матвеевны, дебелой бабы, «тетехи-лепехи». Чах он в доме и слаб
становился, и снадобье, которое тайно подсыпала ему в чай жена по научению
столяра, видно, не помогало.
К полуночи собралась голубиная братия в бане, Фекла Матвеевна,
Аннушка-голубятня, ее экономка, старушки лиховские, мещане, медиик Сухоруков.
Стены березовыми ветками украшены, стол покрыт бирюзовым атласом с красным
нашитым посредине бархатным сердцем, терзаемым серебряным бисерным голубем, —
ястребиный у голубя вышел в рукоделии том клюв; над оловянными светильниками
сиял водруженный тяжелый серебряный голубь. Почитает столяр молитвы, обернется, прострет руки над
прибранным столом, закружится в хороводе братия, оживет на древке голубь,
загулькает, слетит на стол, цапает коготками атлас и клюет изюминки...
День провел в Целебееве Дарьяльский. Ночью через лес возвращается он в
Гутолево, плутает, блуждает, охваченный страхами ночными, и будто видит перед
собой глаза волчьи, зовущие косые глаза Матрены, ведьмы рябой. «Катя, ясная моя
Катя», — бормочет он, бежит от наваждения.
Целую ночь ждала Дарьяльского Катя, пепельные локоны спадают на бледное
личико, явственно обозначились синие круги под глазами. И старая баронесса
замкнулась в гордом молчании, рассержена на внучку. В молчании пьют чай, старый
лакей Евсеич прислуживает. А Дарьяльский входит легкий и спокойный, будто и не
было вчерашнего и пригрезились беды. Но обманчива эта легкость, проснется взрытая
взглядом бабы гулящей душевная глубина, утянет в бездну;
разыграются
страсти...
Тройка, будто черный большой, бубенцами расцвеченный куст, бешено
выметнулась из лозин и замерла у крыльца баронессиного дома. Генерал Чижиков —
тот, что комиссионерствует для купцов и о ком поговаривают, будто не Чижиков
он, а агент третьего отделения Матвей Чижов, — и Лука Силыч Еропегин
пожаловали к баронессе. «Зачем это гости приехали», — думает Дарьяльский,
глядит в окно, — еще одна фигурка приближается, нелепое существо в серой
фетровой шляпе на маленькой, словно приплюснутой головке. Однокашник его Семен
Чухолка, всегда появлялся он в дурные для Дарьяльского дни. Еропегин баронессе
векселя предъявляет, говорит, что не стоят больше ничего ценные ее бумаги,
уплаты требует. Разорена баронесса. Вдруг странное существо с совиным носиком
вырастает перед ней — Чухолка. «Вон!» — кричит баронесса, но в дверях уже Катя,
и Дарьяльский в гневе подступает... Пощечина звонко щелкнула в воздухе,
разжалась баронессина рука у Петра на щеке... Казалось, провалилась земля между
этими людьми и все бросились в зияющую бездну. Прощается Дарьяльский с местом
любимым, уже никогда здесь не ступит его нога. В Целебееве Дарьяльский,
шатается, пьет, про Матрену, работницу столяра, выспрашивает. Наконец, у
старого дуба дуплистого повстречался с ней. Взглянула глазами косыми, заходить
пригласила. А к дубу уже другой человек идет. Нищий Абрам с оловянным голубем
на посохе. Рассказывает о голубях и вере голубиной Дарьяльскому. «Ваш я», —
отвечает Дарьяльский.
Лука Силыч Еропегин возвращался в Лихов, домой, о прелестях Аннушки,
экономки своей, мечтал. Стоял на перроне, посматривал все он искоса на пожилого
господина, сухого, поджарого, — спина стройная, прямая, как у юноши. В поезде
представился ему господин, Павел Павлович Тодрабе-Граабен, сенатор, по делу
сестры своей, баронессы Граабен, приехал. Как ни юлит Лука Силыч, понимает, с
сенатором ему не сладить и баронессиных денег не видать. К дому подходит
хмурый, а ворота заперты. Видит Еропегин: неладно в доме. Жену, которая к
целебеевской попадье хотела поехать, отпустил, сам комнаты обошел да в женином
сундуке предметы голубиных радений обнаружил: сосуды, длинные, до полу, рубахи,
кусок атласу с терзающим сердце серебряным голубем. Аннушка-голубятня входит,
обнимает нежно, ночью обещает все рассказать. А ночью зелье подмешала ему в
рюмку, хватил удар Еропегина, речи лишился он.
Катя с Евсеичем письма шлет в Целебеево, — скрывается Дарьяльский;
Шмидт, в своей даче живущий среди книг философических, по астрологии и
каббале, по тайной премудрости, смотрит гороскоп Дарьяльского, говорит, что ему
грозит беда; Павел Павлович от бездны азиатской зовет назад, на запад, в
Гуголево, — Дарьяльский отвечает, что идет на Восток. Все время проводит с
бабой рябой Матреной, все ближе становятся они. Как взглянет на Матрену
Дарьяльский — ведьма она, но глаза ясные, глубокие, синие. Уезжавший из дома
столяр вернулся, застал любовников. Раздосадован он, что сошлись они без него,
а пуще злится, что крепко влюбилась Матрена в Дарьяльского. Положит руку на
грудь Матрены, и луч золотой входит в ее сердце, и плетет столяр золотую
кудель. Запутались в золотой паутине Матрена и Дарьяльский, не вырваться из
нее...
Помощником работает Дарьяльский у Кудеяра, в избе кудеяровской любятся
они с Матреной и молятся со столяром ночами. И будто из тех духовных песнопений
дитя рождается, оборачивается голубем, ястребом бросается на Дарьяльского и
грудь рвет ему... Тяжело становится у Дарьяльского на душе, задумывается он,
вспоминает слова Парацельса, что опытный магнетизер может использовать людские
любовные силы для своих целей. А к столяру гость приехал, медник Сухоруков из
Лихова. Во время молений все казалось Дарьяльскому, что трое их, но кто-то
четвертый вместе с ними. Увидел Сухорукова, понял: он четвертый и есть.
В чайной шушукаются Сухоруков со столяром. Это медник зелье Аннушке для
Еропегина принес. Столяр жалуется, что слаб оказался Дарьяльский, а отпускать
его нельзя. А Дарьяльский с Евсеичем разговаривает, косится на медника и
столяра, прислушивается к шепоту их, решает ехать в Москву.
На другой день едет Дарьяльский с Сухоруковым в Лихов. Следит за
медником, сжимает Дарьяльский в руке трость и ощупывает бульдог в кармане. Сзади
на дрожках кто-то скачет за ними, и Дарьяльский гонит телегу. На поезд
московский он опаздывает, в гостинице мест нет. В кромешной тьме ночной
сталкивается с медником и идет ночевать в еропегинский дом. Немощный старик
Еропегин, силящийся все что-то сказать, кажется ему самой смертью,
Аннушка-голубятня говорит, что будет спать он во флигеле, проводит его в баню и
закрывает дверь на ключ. Спохватывается Дарьяльский, а пальто с бульдогом в
доме оставил. И вот топчутся у дверей четверо мужиков и ждут чего-то, поскольку
были они людьми. «Входите же!» — кричит Дарьяльский, и они вошли, ослепительный
удар сбил Дарьяльского. Слышались вздохи четырех сутулых сросшихся спин над
каким-то предметом; потом явственный такой будто хруст продавленной груди, и стало
тихо...
Одежду сняли, тело во что-то завернули и понесли. «Женщина с распущенными
волосами шла впереди с изображением голубя в руках».
Аполлон Аполлонович Аблеухов сенатор весьма почтенного рода: он имеет
своим предком Адама. Впрочем, если говорить о временах не столь отдаленных, то
во времена царствования Анны Иоанновны киркиз-кайсацкий мирза Аб-Лай поступил
на русскую службу, был назван в крещении Андрей и получил прозвище ухов. Доводился он прапрадедом Аполлону
Аполлоновичу.
Аполлон Аполлонович готовится ехать в Учреждение, он главой был
Учреждения и оттуда циркуляры отправлял по всей России. Циркулярами он
управлял.
Аполлон Аполлонович уже встал, обтерся одеколоном, записал в «Дневнике»
— который издан будет после его смерти — в голову пришедшую мысль. Он откушал
кофию, осведомился о сыне и, узнав, что сын его Николай Аполлонович еще не
вставал, — поморщился. Каждое утро сенатор расспрашивал о сыне и каждое утро
морщился. Разобрал корреспонденцию и в сторону отложил, не распечатав, пришедшее
из Испании письмо от жены своей Анны Петровны. Два с половиною года назад
супруги расстались, уехала Анна Петровна с итальянским певцом.
Молодцеватый, в черном цилиндре, в сером пальто, на ходу натягивая
черную перчатку, сбегает Аполлон Аполлонович с крыльца и садится в карету.
Карета полетела на Невский. Полетела в зеленоватом тумане вдоль в
бесконечность устремившегося проспекта, мимо кубов домов со строгой нумерацией,
мимо циркулирующей публики, от которой надежно огражден был Аполлон
Аполлонович четырьмя перпендикулярными стенками. Сенатор не любил открытых
пространств, не мог выносить зигзагообразных линий. Ему нравилась
геометрическая правильность кубов, параллелепипедов, пирамид, ясность прямых,
распланированность петербургских проспектов. Встающие в тумане острова, в
которые вонзались стрелы проспектов, вызывали у него страх. Житель островов,
разночинный, фабричный люд, обитатели хаоса, считал сенатор, угрожают
Петербургу.
Из огромного серого дома на семнадцатой линии Васильевского острова,
спустившись по черной, усеянной огуречными корками лестнице, выходит
незнакомец с черными усиками. В руках узелок, который он бережно держит. Через
Николаевский мост идет в потоке людей — синих теней в сумраке серого утра —
тень незнакомца в Петербург. Петербург он давно ненавидел.
На перекрестке остановилась карета... Вдруг. Испуганно поднял руки в
перчатках Аполлон Аполлонович, как бы стараясь защитить себя, откинулся в
глубину кареты, ударился о стенку цилиндром, обнажил голый череп с огромными
оттопыренными ушами. Пламенеющий, уставленный на него взгляд вплотную с
каретой шедшего разночинца пронзил его.
Пролетела карета. Незнакомец же дальше был увлечен потоком людским.
Протекала по Невскому пара за парой, слов обрывки складывались в
фразы, заплеталась невская сплетня: «Собираются...», «Бросить...», «В кого
же...», «В Абл...». Провокация загуляла по Невскому, провокацией обернулись
слова в незнакомце, провокация была в нем самом. «Смотрите, какая смелость,
Неуловимый», — услышал незнакомец у себя за спиной.
Из осенней промозглости в ресторанчик входит незнакомец.
Аполлон Аполлонович в этот день был как-то особенно сосредоточен.
Разыгрались праздные мысли, завелась мозговая игра. Вспоминает, что видел он
незнакомца у себя в доме. Из мозговой игры сенатора, из эфемерного бытия вышел
незнакомец и утвердился в реальности.
Когда незнакомец исчез в дверях ресторанчика, два силуэта показались;
толстый, высокий, явно выделявшийся сложением и рядом паршивенькая фигурка
низкорослого господинчика с огромной бородавкой на лице. Долетали отдельные
фразы их разговора: «Сенатору Аблеухову издать циркуляр...», «Неуловимому же
предстоит...», «Николаю Аполлоновичу предстоит...», «Дело поставлено как
часовой механизм...», «Получали бы жалованье». В дверях заведения показалась
фигура неприятного толстяка, незнакомец обернулся, особа дружески помахала ему
котиковой шапкой. «Александр Иванович..», «Липпанченко». Особа присаживается
за стол. «Осторожнее», — предупреждает его незнакомец, заметив, что толстяк
хочет положить свой локоть на газетный лист: лист накрывал узелочек. Губы
Липпанченко задрожали. Опасный узелочек просит он отнести на хранение к Николаю
Аполлоновичу Аблеухову, а заодно и письмецо передать.
Два с половиною года уже не встречается с отцом Николай Аполлонович за
утренним кофе, не пробуждается раньше полудня, ходит в бухарском халате,
татарских туфельках и ермолке. Впрочем, по-прежнему читает он Канта и
умозаключает, строит цепи логических предпосылок. С утра получил он коробку от
костюмера: в коробке атласное красное домино. В петербургский сырой сумрак,
накинув на плечи николаевку, отправляется Николай Аполлонович. Под николаевкой
выглядывает кусок красного атласа. Воспоминания о неудачной любви охватили его,
вспомнилась та туманная ночь, когда чуть он не бросился с моста в темные воды и
когда созрел в нем план дать обещание одной легкомысленной партии.
В подъезд дома на Мойке входит Николай Аполлонович и остается в
подъездной темноте. Женская тень, уткнув лицо в муфточку, пробегает вдоль
Мойки, входит в подъезд. Дверь открывает служанка и вскрикивает. В прорезавшей
темноту полосе света — красное домино в черной маске. Выставив маску вперед,
домино протягивает кровавый рукав. И когда дверь захлопнулась, дама видит
лежащую у двери визитную карточку: череп с костями вместо дворянской короны и
модным шрифтом набранные слова — «Жду вас в маскараде там-то, такого-то числа.
Красный шут».
В доме на Мойке живет Софья Петровна Лихутина, замужем она за подпоручиком
Сергеем Сергеевичем Лихутиным; Николай Аполлонович был шафером на ее свадьбе.
Николай Аполлонович часто бывал в этом доме, куда приходил и хохол Липпанченко,
и курсистка Варвара Евграфовна, тайно влюбленная в Аблеухова. Вид благородный
Николая Аполлоновича увлек вначале Софью Петровну, но за античной маской
открылось в нем вдруг что-то лягушачье. Софья Петровна и любила и ненавидела
Аблеухова, привлекая, отталкивала от себя и однажды в гневе назвала Красным
шутом. Аблеухов приходить перестал.
Утром незнакомец с усиками приходит к Николаю Аполлоновичу. Визит не
слишком приятен Аблеухову, помнит он опрометчиво данное обещание, думает
отказаться, но все как-то не выходит. А незнакомец узелок просит взять на
хранение, разоткровенничался, жалуется на бессонницу, одиночество. Вся Россия
знает его как Неуловимого, да сам-то он заперт в своей квартирке на
Васильевском острове, никуда не выходит. После ссылки Якутской с особой одной
повстречался он в Гельсингфорсе и зависит теперь от особы.
Приезжает Аполлон Аполлонович, сын представляет ему студента
университета Александра Ивановича Дудкина. В нем узнает Аполлон Аполлонович
вчерашнего разночинца.
По Петербургу катится гул. Будет митинг. С известием о митинге к Софье
Петровне приезжает Варвара Евграфовна и просит передать письмо Николаю
Аполлоновичу Аблеухову, с которым, по слухам, должна встретиться Софья Петровна
на балу у Цукатовых. Николай Аполлонович знал, что Софья Петровна будет на
митинге. Всегда всех на митинги водит Варвара Евграфовна. В николаевке, надетой
поверх красного домино, бросается он в петербургский сумрак.
Вырвавшись из душного зала, где выступали ораторы и раздавались крики
«Забастовка!», бежит к себе домой Софья Петровна. На мосту видит она: ей
навстречу устремилось красное домино в черной маске. Но в двух шагах от Софьи
Петровны подскальзывается и падает красное домино, обнаруживая светло-зеленые
панталонные штрипки. «Лягушонок, урод, красный шут», — кричит Софья Петровна и
в гневе шута награждает пинками. Домой она прибегает расстроенная и в порыве
рассказывает все мужу. Сергей Сергеевич пришел в страшное волнение и, бледный,
сжимая кулаки, расхаживал по комнате. Ехать на бал к Цукатовым он запретил.
Обиделась Софья Петровна. В обиде на мужа и на Аблеухова распечатала она
письмо, принесенное Варварой Евграфовной, прочла и задумала отомстить.
В костюме госпожи Помпадур, несмотря на запрещение мужа, приехала Софья
Петровна на бал. Приехал и Аполлон Аполлонович. Ждали масок. И вот появляется
красное домино, а потом и другие маски. Приглашает мадам Помпадур красное
домино на танец, и в танце она вручает письмо. Не узнает Софью Петровну
Аблеухов. В комнате угловой он срывает конверт, поднимает маску и обнаруживает
себя. Скандал. Красное домино — Николай Аблеухов. И уже низкорослый господинчик
с бородавкой сообщает об этом Аполлону Аполлоновичу.
Выбежав из подъезда, в переулке при свете фонаря Аблеухов снова читает
письмо. Он не верит глазам. Поминают ему данное обещание, предлагают взорвать
собственного отца бомбой с часовым механизмом, что в виде сардинницы хранится
в переданном ему узелочке. А тут низкорослый господинчик подходит, с собой
увлекает, ведет в кабачок. Сначала представляется незаконнорожденным сыном
Аполлона Аполлоновича, а затем Павлом Яковлевичем Морковиным, агентом охранного
отделения. Говорит, что, если не выполнит Николай Аполлонович требования, в
письме изложенного, он его арестует.
Сергей Сергеевич Лихутин, когда уехала на бал, несмотря на запрещение,
Софья Петровна, решает покончить с собой. Он сбрил усы и побрил шею, мылом
намазал веревку, к люстре ее прикрепил и взобрался на стул. В дверь
позвонили, в этот момент он шагнул со стула и... упал. Недоповесился. Унижением
еще большим обернулось для подпоручика Лихутина самоубийство. Таким обнаружила
его Софья Петровна. Она склонилась над ним и тихонько заплакала.
Аполлон Аполлонович про себя твердо решил, что сын его отъявленный
негодяй; скандал на балу, то есть появление Николая Аполлоновича в красном
домино, заставляет его решиться на выяснение отношений. Но в последний момент
Аполлон Аполлонович узнает о приезде Анны Петровны и неожиданно для себя только
это и сообщает сыну и смотрит не с ненавистью, а с любовью. Еще мгновение, и
Николай Аполлонович в раскаянии бросился бы в ноги отцу, но, заметив его
движение, Аполлон Аполлонович вдруг в гневе указывает на дверь и кричит, что
Николай Аполлонович больше не сын ему.
У себя в комнате Николай Аполлонович достает сардинницу, сардинницу
ужасного содержания. Без сомнений, ее следует выбросить в Неву, но пока... пока
хотя бы отсрочить ужасное событие, двадцать раз повернув ключ часового
механизма.
Александр Иванович просыпается разбитым и больным. С трудом он
поднимается и выходит на улицу. Здесь налетает на него взволнованный и
возмущенный Николай Аполлонович. Из его сбивчивых объяснений Дудкину становится
понятно, для кого предназначена «сардинница ужасного содержания», вспоминает и
письмо, которое забыл передать Николаю Аполлоновичу и попросил это сделать
Варвару Евграфовну. Александр Иванович уверяет Аблеухова в том, что произошло
недоразумение, обещает все уладить и просит немедленно выкинуть сардинницу в
Неву.
Странное слово «енфраншиш» бьется в голове Александра Ивановича. Он
приходит в маленький домик с садиком. Дачка окнами выходила на море, в окно
бился куст. Его встречает хозяйка Зоя Захаровна Флейш. Она разговаривает с
каким-то французом. Из соседней комнаты раздается пение. Зоя Захаровна
объясняет, что это перс Шишнарфиев. Фамилия показалась Дудкину знакомой. Приходит
Липпанченко, на Дудкина смотрит он пренебрежительно, даже брезгливо. Беседует с
французом, ждать заставляет разговора с собой. Как сановная особа обращается он
с Александром Ивановичем. И власть теперь у особы. Дудкин отстранен, нет у него
влияния, он полностью от особы зависит, а особа не стесняется ему угрожать.
Дудкин возвращается домой. На лестнице его встречает темнота и странные гени у
двери квартиры. В комнате ждет его гость, Шишнарфиев, уверяет, что Петербург,
город на болоте, на самом деле царство мертвых;
напоминает о встрече в Гельсингфорсе, когда Александр Иванович высказывался
за разрушение культуры, говорил, что сатанизм заменит собой христианство.
«Енфраншиш!» — восклицает Дудкин. «Ты звал меня, вот я и пришел», — отвечает
голос. Перс утончается, превращается в силуэт, затем просто исчезает и говорит
уже как будто из самого Александра Ивановича. Вот с кем заключил договор он в
Гельсингфорсе, а Липпанченко был лишь образом этих сил. Но теперь Дудкин
знает, как он поступит с Липпанченко.
Тяжелозвонкое скаканье раздается за окном. В комнату входит Медный
всадник. Он кладет руку на плечо Дудкину, ломая ключицу: «Ничего: умри,
потерпи», — и проливается раскаленным металлом в его жилы.
Нужно найти металлическое место, утром понимает Дудкин, идет в
магазинчик и покупает ножницы...
На улице Николай Аполлонович встречает Лихутина. Тот в штатском,
бритый, без усов; за собой увлекает его, везет домой для объяснений,
втаскивает Аблеухова в квартиру, в заднюю вталкивает комнату. Сергей Сергеевич
нервно расхаживаег, кажется, он прибьет сейчас Аблеухова. Николай Аполлонович
жалко оправдывается...
В то утро Аполлон Аполлонович не поехал в Учреждение. В халате, с
тряпкой в руках, вытирающим пыль с книжных полок застает ею моложавый
седовласый аннинский кавалер, приехавший с известием о всеобщей забастовке.
Аполлон Аполлонович выходит в отставку, стали говорить в Учреждении.
Аполлон Аполлонович обходит пустынный свой дом, входит в комнаты сына.
Раскрытый ящик письменного стола привлекает его внимание. В рассеянности он
берет какой-то странный тяжелый предмет, уходит с ним и забывает в своем
кабинетике...
Вырваться пытался Николай Аполлонович от Лихутина, но был отброшен в
угол и лежит униженный, с оторванной фалдою фрака. «Я не буду вас убивать», —
произносит Сергей Сергеевич. Он к себе, затащил Аблеухова, потому что Софья
Петровна рассказала ему про письмо. Он хочет запереть Аблеухова, отправиться к
нему домой, найти бомбу и выкинуть ее в Неву. Гордость проснулась в Николае
Аполлоновиче, он возмущен, что посчитать мог Сергей Сергеевич его способным на
убийство собственного отца.
Дачка окнами выходила на море, в окно бился куст. Лигшанченко с Зоей
Захаровной сидели перед самоварчиком. Куст кипел. В ветвях его пряталась
фигурка, томясь и вздрагивая. Ей чудилось, всадник протянутой рукой указывает
на окна дачки. Фигурка приблизилась к дому и вновь отпрянула... Лилпанченко
озирается, шум за окнами привлекает его внимание, со свечой он обходит дом —
никого... Маленькая фигурка подбегает к дому, влезает в окно спальни и прячется...
Свеча отбрасывает фантастические тени, Липпанченко запирает дверь и ложится
спать. В наступившем фосфорическом сумраке отчетливо проступает тень и
приближается к нему. Липпанченко бросается к двери и чувствует, будто струя
кипятка прошлась по его спине, а затем почувствовал струю кипятка у себя под
пупком... Когда утром пришли к нему в комнату, то Липпанченко не было, а был —
труп; и фигурка мужчины со странной усмешкой на белом лице, усевшись на
мертвеца верхом, сжимала в руке ножницы.
Аполлон Аполлонович приехал в гостиницу к Анне Петровне и с ней
вернулся домой... Николай Аполлонович в комнате своей шкафы перерывает в
поисках сардинницы. Нигде нет ее. Слуга входит с известием — приехала Анна
Петровна — и просит в гостиную. После двух с половиной лет Аблеуховы вновь обедают
втроем... Николай Аполлонович решает, что Лихутин в отсутствие его сардинницу
уже забрал. До гостиницы он провожает мать, заезжает к Лихутиным, но в окнах
квартирки их — мрак, Лихутиных не было дома...
Николай Аполлонович не мог заснуть в эту ночь. Он вышел в коридор,
опустился на корточки, от усталости вздремнул. Очнулся на полу в коридоре.
Раздался тяжелый грохот...
Николай Аполлонович подбежал к тому месту, где только что была дверь в
кабинет отца. Двери не было: был огромный провал. В спальне на постели,
охватив руками колени, сидел Аполлон Аполлонович и ревел. Увидев сына, он
пустился от него бежать, пробежал коридор и заперся в туалете...
Аполлон Аполлонович вышел в отставку и перебрался в деревню. Здесь он
жил с Анной Петровной, писал мемуары, в год его смерти они увидели свет.
Николай Аполлонович, все время следствия пролежавший в горячке, уехал
за границу, в Египет. В Россию он вернулся только после смерти отца.
