Сорокоуст
А. Мариенгофу
1
Трубит, трубит погибельный рог!
Как же быть, как же быть теперь нам
На измызганных ляжках дорог?
Вы, любители песенных блох,
Не хотите ль..........
Полно кротостью мордищ праздниться,
Любо ль, не любо ль - знай бери.
Хорошо, когда сумерки дразнятся
И всыпают нам в толстые задницы
Окровавленный веник зари.
Скоро заморозь известью выбелит
Тот поселок и эти луга.
Никуда вам не скрыться от гибели,
Никуда не уйти от врага.
Вот он, вот он с железным брюхом,
Тянет к глоткам равнин пятерню,
Водит старая мельница ухом,
Навострив мукомольный нюх.
И дворовый молчальник бык,
Что весь мозг свой на телок пролил,
Вытирая о прясло язык,
Почуял беду над полем.
2
Ах, не с того ли за селом
Так плачет жалостно гармоника:
Таля-ля-ля, тили-ли-гом
Висит над белым подоконником.
И желтый ветер осенницы
Не потому ль, синь рябью тронув,
Как будто бы с коней скребницей,
Очесывает листья с кленов.
Идет, идет он, страшный вестник,
Пятой громоздкой чащи ломит.
И все сильней тоскуют песни
Под лягушиный писк в соломе.
О, электрический восход,
Ремней и труб глухая хватка,
Се изб древенчатый живот
Трясет стальная лихорадка!
3
Видели ли вы,
Как бежит по степям,
В туманах озерных кроясь,
Железной ноздрей храпя,
На лапах чугунных поезд?
А за ним
По большой траве,
Как на празднике отчаянных гонок,
Тонкие ноги закидывая к голове,
Скачет красногривый жеребенок?
Милый, милый, смешной дуралей,
Ну куда он, куда он гонится?
Неужель он не знает, что живых коней
Победила стальная конница?
Неужель он не знает, что в полях бессиянных
Той поры не вернет его бег,
Когда пару красивых степных россиянок
Отдавал за коня печенег?
По-иному судьба на торгах перекрасила
Наш разбуженный скрежетом плес,
И за тысчи пудов конской кожи и мяса
Покупают теперь паровоз.
4
Черт бы взял тебя, скверный гость!
Наша песня с тобой не сживется.
Жаль, что в детстве тебя не пришлось
Утопить, как ведро в колодце.
Хорошо им стоять и смотреть,
Красить рты в жестяных поцелуях, -
Только мне, как псаломщику, петь
Над родимой страной аллилуйя.
Оттого-то в сентябрьскую склень
На сухой и холодный суглинок,
Головой размозжась о плетень,
Облилась кровью ягод рябина.
Оттого-то вросла тужиль
В переборы тальянки звонкой.
И соломой пропахший мужик
Захлебнулся лихой самогонкой.
<1920>
Сорокоуст – сорокодневная молитва по умершему
Поэзии Есенина присуща специфическая религиозность.
Христианское начало в народном духе отождествляется у него с
"крестьянским" (это, в сущности, родственные слова,
"христианин" — самоназвание крестьянина, свидетельствующее о его
мироощущении). За всем этим стоит поэтическая идеализация патриархальной
"избяной" Руси, "крестьянского рая", которая выражена и в
книге философско-символического характера "Ключи Марии", и в целом
ряде стихотворений, в которых перемешаны мотивы библейские, евангельские,
церковно-житийные, фольклорные, а также языческие (пантеистические). Следует
учитывать и глубокое философско-символическое и сакрально-мифологическое
значение предметно-бытовой сферы для поэта. Утварь, устройство избы, домашний
скот — все это неотъемлемые атрибуты "крестьянского рая".
Россия для Есенина — прежде всего древняя патриархальная
"Русь", своего рода застывшее время и пространство, в котором не
предполагается никакое движение, а всякий прогресс губителен. Отсюда —
антиурбанизм, отрицательное отношение к индустриальным символам (излюбленным
для футуристов). В одном из стихотворений цикла "Сорокоуст"
используется выразительная метафора, передающая драматическую коллизию города и
деревни, как ее видел в то время поэт (эта метафора стала хрестоматийной:
летящий по рельсам паровоз и не поспевающий за ним жеребенок: "Милый,
милый, смешной дуралей, // Ну куда он, куда он гонится? // Неужель он не знает,
что живых коней // Победила стальная конница?").
Первоначально Есенин принял Октябрьскую революцию, однако
симпатия к ней у Есенина была не политическая, а, как и у Блока,
отвлеченно-философская: это соответствовало его утопической мечте о построении
"мужицкого рая". Но, так как революция большевиков была по
преимуществу пролетарской и индустриальной и на деле имела мало общего с
утопией "мужицкого рая", тоска по "Руси уходящей" со
временем одержала верх в сознании Есенина над революционной утопией.
****************************************************************
"Иорданская
голубица" (20-23 июня 1918 г.) открывается всеохватным литургическим
образом Есенина "Земля моя, златая, Осенний светлый храм!" и в нем
"несется к облакам" "в небесный сад" стая гусей – "душ
преображенных Неисчислимая рать". Так любили верить в народе, так кажется
и его поэту. А летящий впереди их лебедь с грустными глазами представляется ему
плачущей и "отчалившей Русью", Русью уходящей. Так и не удалось ей
воплотить здесь на земле свои самые заветные чаяния.
Каждая
из пяти главок поэмы вносит свою интонацию, свой голос в уже трагическую
полифонию эпохи. Вот она, вера большевицкая:
Небо
– как колокол,
Месяц
– язык,
Мать
моя – родина,
Я
– большевик.
Ради
вселенского
Братства
людей
Радуюсь
песней я
Смерти
твоей.
Образ
России как жертвы, закланной на гибель, возникал уже в "Сельском
часослове", но радоваться ее кончине поэт мог, разве что войдя в роль и
голос "большевика".
Но
вскоре побеждает собственное ощущение родины в ее роковой час: вновь
взметываются поэтической стаей и образы мессианские, крестильные в новую веру:
Россия – "луговой Иордань", апостол Андрей вновь бродит по Руси
"с дудкой пастушеской", а "Мати Пречистая Дева" на околице
села "розгой стегает осла". Но врываются и ноты вечной
"мудрой" элегии, пассивной веры:
Братья
мои, люди, люди!
Все
мы, все когда-нибудь
В
тех благих селеньях будем,
Где
протоптан Млечный Путь.
Не
жалейте же ушедших,
Уходящих
каждый час, –
Там
на ландышах расцветших
Лучше,
чем в полях у нас.
Здесь
слом и грустно-расхожее "все там
будем, там – лучше, все мы – игрушки судьбы": "Кто сегодня был
любимец – Завтра нищий человек".
И
завершается поэма просто славой новому дню, в котором идет космическое братание
со стихиями, вещами, тварями мира – все священно в этом храме земли, крестьянского
дела и быта, все пантеизировано, Бог растворен в природе, осеняя этот край
своим всегдашним присутствием в самой ткани бытия.
Древняя
тень Маврикии
Родственна
нашим холмам,
Дождиком
в нивы златые
Нас
посетил Авраам.
Сядь
ты ко мне на крылечко,
Тихо
склонись к плечу.
Синюю
звездочку свечкой
Я
пред тобой засвечу.
Приглашение
сесть и склониться к поэту обращено к новому дню. Так вновь возникает
удивительная атмосфера интимного, домашнего касания природных явлений и космических
существ: дня, света, солнца, звезд к самому поэту. Написанная в родном селе
Константиново, "Иорданская голубица" вещь более всего
умиротворенно-поэтическая, мистико-пантеистическая; сохраняя приметы
мессианского времени, переживаемого страной, она впечатляюще передает все же
другое: яркое переживание слитности поэта с природой, землей, небом, с
"уходящими каждый час" людьми-братьями.
Главная страница
